Я ненавижу таких людей. Потому что рядом вижу других. За их счет пытаются жить эти, за счет подлинного труженика, открытого и доброго человека. И пусть не шепчут, не думают те, первые, пусть не говорят мне, что иначе, чем хитростью, изворотливостью, подножкой и злой силой, жить нельзя, что все, мол, хитрят, комбинируют, тащат и обманывают… Ложь!

Вот я думаю о себе. Ведь я самый обыкновенный человек. Что для меня счастье? И тут у меня перед глазами сразу встает Светка в своем голубом облегающем свитере, очень стройная, легкая, узкие плечи, перепутанные волосы и плутовской, задорный взгляд. Она наверняка знает, что такое счастье, моя Светка. И я знаю. И буду знать еще лучше, когда мы будем вместе, вдвоем, совсем. Когда я усну, и рядом будет Светка. Когда я проснусь, и она снова будет рядом. Вот счастье. Мне не нужно другого.

И еще у меня есть моя работа. Я ею горжусь и ее люблю. Мне ужасно интересно работать, а главное, я ощущаю каждый день, каждый час, как эта работа нужна людям. Уголовный розыск — я бы так сказал — это инструмент или, точнее, первое оружие справедливости. Ибо каждое преступление — это дерзкий вызов всему обществу, это горечь и оскорбление, это утрата и некая социальная микрокатастрофа к тому же. Значит, помешать этому, сделать все возможное, чтобы это предотвратить, важная и святая задача. А уж если оно произошло, то найти, во что бы то ни стало найти преступника и отдать его в руки правосудия. Так было с Мушанским. Так будет и с Николовым, который задумал расправу над кем-то. Должно так быть.

От высоких мыслей о счастье я невольно перехожу к своим сегодняшним делам и заботам. Да, надо найти этого Николова, и как можно быстрее, пока не случилось непоправимое.

Но разговор с Варварой почти ничего не дал. Почти…

Я возвращаюсь к себе в отдел, в дверях сталкиваюсь с Валей Денисовым.

Ого! Валя непохож на себя, Валя взволнован. Он, такой сдержанный, даже хватает меня за лацкан пальто и говорит:

— Слушай, Виталий! Только что получена шифровка из Пензы. Николов вернулся домой! Как миленький вернулся. Ты представляешь?

Я ошеломленно смотрю на него.

Глава 4

ВОТ ЭТО HOMEP!

С утра у меня все валится из рук. Я ни на чем не могу сосредоточиться. Мысли заняты только одним: нашелся Николов, вернулся домой, сам вернулся, как ни в чем не бывало! Что это может означать? Ну, во-первых, нам теперь не надо метаться по разным городам в его поисках, разыскивать и допрашивать уйму людей и ломать себе голову. Вот он, Николов, собственной персоной. Конечно, с ним придется повозиться и задать ему немало весьма щекотливых вопросов. Он, естественно, будет лукавить, темнить и петлять, хитро и заранее продуманно, однако все это уже не идет в сравнение с тем, что предстояло бы нам, не вернись Николов домой. Во-вторых, его возвращение означает, что таинственная встреча «всех» окончена и с той «сволочью» они, видимо, разделались. Вот это уже серьезно. Это может оказаться непоправимо. И наконец, в-третьих, дело, так или иначе, близится к концу. Теперь надо поскорее добраться до этого Николова, посмотреть на него, потолковать. Мне надо ехать в Пензу, вот что, и как можно быстрее!

Все эти соображения я и излагаю на совещании у Кузьмича, когда он наконец появляется у себя в кабинете. С утра его вызвали к начальству, и поэтому совещание наше состоялось только в середине дня.

После моей речи, горячей и торопливой, которой наше совещание и началось — я просто не в силах был удержаться, чтобы побыстрее не выплеснуть все свои соображения, — Кузьмич, ухмыльнувшись, говорит Вале Денисову:

— Ну а теперь доложи толком и подробнее, что сообщила Пенза.

И Валя невозмутимо докладывает:

— Николов вернулся два дня назад. А вчера сам пришел в милицию и подал заявление об утере паспорта. Он его потерял, мол, в дороге, когда возвращался из Москвы домой. Ну его вежливо и осторожно, так, чтобы не спугнуть, спросили по этому факту и насчет кражи у него в гостинице тоже, конечно. Это не допрос был, а так, беседа.

— Что же он ответил? — спрашиваю я нетерпеливо.

— Насчет паспорта ничего особенного. Потерял, и все. А может быть, и украли. В поезде.

— Так он поездом, значит, приехал?

— Говорит, поездом.

— Интересно. Ну дальше.

— А вот насчет гостиницы, тут он уже крутит, — продолжает свой доклад Денисов. — Правда, гостиницу он назвал верно, ту самую. Но утверждает, что кражи в его номере никакой не было и ничего у него из вещей не пропало.

— Как же так, а кофточки? — снова вмешиваюсь я.

— Говорит, никаких кофточек у него не было.

Все озадачены. Я тоже. Что это еще за номер такой? Какой смысл Николову отрицать очевидный факт, ничем, казалось бы, ему не грозящий?

— Больше ни о чем его не спрашивали, — заканчивает Валя. — Приняли заявление насчет паспорта, и все.

— Это правильно, — кивает Кузьмич и добавляет: — Ну теперь насчет второго дела доложи, насчет всех этих странствующих и путешествующих граждан из четырех городов.

— Слушаюсь.

Валя развязывает тонкую папку, которую все это время держал на коленях, и вынимает оттуда уже известную мне таблицу. Я сразу замечаю, что в ней появилась еще одна графа, почти вся уже заполненная.

— Значит, так, — говорит Валя, поглядывая в таблицу. — Установили, кто куда уехал. Дело это оказалось нетрудное.

— Вот так-то, — басит со своего места Петя Шухмин. — А то сразу: «исчезли». Не в джунглях небось живем.

Валя пропускает его замечание мимо ушей и ровным голосом продолжает:

— Данные получены следующие. Леонид Васильевич Палатов из Ростова отправился в Свердловск, в командировку.

— Ты сразу и место работы их напоминай, — говорит Кузьмич.

— Слушаюсь. Палатов — заместитель начальника ОКСа ростовского завода. Теперь дальше. Галина Остаповна Кочерга, продавец комиссионного магазина в Одессе, взяла неделю отпуска за свой счет и уехала к заболевшей матери в Краснодар. Между прочим, предъявила телеграмму с вызовом. Орест Антонович Сокольский, директор торга в Ленинграде, тоже выехал в командировку, в Харьков. Наконец, Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева, выехал в Астрахань по самому прискорбному поводу — хоронить отца.

И тут я неожиданно вспоминаю наконец эту фамилию. По паспорту этого человека жил на вокзале в комнате для транзитных пассажиров Мушанский! Ну конечно же! Сейчас, правда, это особого значения не имеет. Но я все же испытываю облегчение.

— А насчет Пунежа, Федор Кузьмич, ничего сказать нельзя, — заканчивает между тем Валя. — Там абонент Николова пока не установлен.

Теперь, однако, все это не имеет значения, раз Николов нашелся. Теперь надо браться за него самого. И конец делу.

Кузьмич неопределенно хмыкает и переводит взгляд на Игоря.

— Ну а ты, Откаленко, что скажешь?

— Согласен с Лосевым, — хмурясь, говорит он и добавляет: — Ему надо самому ехать в Пензу.

— Да, ехать надо, — соглашается Кузьмич и, помолчав, неожиданно говорит: — А теперь, Лосев, скажи нам, что это за гражданин Пирожков и почему он так рвался со мной поговорить.

Я невольно бросаю взгляд на Петю Шухмина. Он отводит глаза.

А я рассказываю о Пирожкове, все рассказываю, в том числе и о том, как Петя с ним обошелся и что тот собрался жаловаться на него Кузьмичу. Рассказываю я все это горячо и даже, наверное, запальчиво, резко. Потому что мне жалко Пирожкова, я к этому толстяку проникся даже некоторой симпатией. Я вижу, как все больше мрачнеет Кузьмич, как настораживаются ребята, и от этого горячусь еще больше.

Когда я наконец умолкаю, Кузьмич сухо произносит:

— Дело не в том, хороший этот Пирожков или на очень хороший, или вообще плохой, дрянной человек. Главное сейчас в том, что этот человек прибежал к нам за помощью. Понятно? К нам, к первым прибежал. Защиты у нас попросил. А на что нарвался? На хамство, на равнодушие, на черт знает что!